Но не стираются, почему-то, самые ранние детские воспоминания. Особенно, наш старый четырёхэтажный дом дореволюционной постройки, в самом центре разрушенного войной Харькова, дважды оставленного и, соответственно, столько же раз освобождённого города.
Во время первого отступления наших, дом чудом уцелел. В полном соответствии с тактикой выжженной земли, многие дома в центре города было намечено взорвать. Ну, чтоб врагу не досталось. Вспомним киевский Крещатик. Правда, у нас в Харькове, слава богу, были масштабы не те. Да и то, поимели по полной программе.
Куда деваться людям, населяющих приговорённые дома? Многие из этих людей были больными стариками и женщинами с маленькими детьми, и по этой же причине остающихся под немцем. Судьба их не интересовала никого. Кроме, конечно, самих этих людей.
Так вот, наш дом тоже подлежал ликвидации. Уже подъехали сапёры, уже начали выгружать динамит и выгонять жильцов. Но молоденькие мамы с грудными детьми, упали на колени перед командиром и, видно, тронули сердце молодого военного. Взорван был, вместо нашего, другой дом.
Всё это рассказала, впоследствии, наша соседка по коммуналке, где прошло моё детство. А самые первые мои детские годы,проходили в окружении развалин, оставшихся после бомбёжек, артобстрелов и тех же «плановых уничтожений объектов» перед отступлением войск. Возле нашего дома не уцелело ничего.
Но какое это было удовольствие лазить нам, уже немного повзрослевшим пацанам послевоенного поколения, по этим беспорядочным нагромождениям из камня и изуродованной арматуры, играя в войнуху. Правда, иногда детки явно заигрывались. Немцем, естественно, быть никто не хотел. Ещё сильна была ненависть к оккупантам. И в детском подсознании тоже. Однажды, пришёл к нам во двор старший наш приятель и поведал, что на соседней Пушкинской улице дети, играя в партизан, по-настоящему повесили «немца», а на самом деле такого же пацана. Сейчас, вспоминая это, чувствую, как кожа моя превращается в гусиную. А тогда только мамы наши обсуждали «жуткий случай». Мы же отнеслись к этому спокойно. Но немцем быть никто не хотел.
И ещё. Огромное количество инвалидов. Инвалидов на костылях с одной ногой, инвалидов, совсем безногих, на досках с подшипниками вместо колёс, с деревянными колодками в руках, с помощью которых, они, отталкиваясь ехали. А безруких было сколько! Некоторые из них просили милостыню. А стояли или сидели они прямо на асфальте в самом начале той же Пушкинской. Особенно запомнился один полностью безногий, который сидел с протянутой рукой, а из нижней части живота его тянулась тонкая резиновая трубка к пузырьку с жёлтой жидкостью.
И был ещё один несчастный, с руками и ногами. Но вёл себя так странно, что даже нам, дошкольникам, это бросалось в глаза. Потом он исчез, говорили, повесился. А через много лет кто-то из дворовых соседей, вспоминая об этом сумасшедшем, рассказал, что до войны был он вполне нормальным парнем, девки его любили. Но на фронте взорвался недалеко снаряд. И в результате классный юноша превратился в кастрата. Помутился его рассудок, (было от чего) и во время одного из просветлений разума, руки на себя и наложил.
Многие инвалиды топили горе своё в водке. Многие, чтобы как-то выжить, занимались мелкой спекуляцией. Ну, то есть, по несколько раз занимая одну и ту же очередь, покупали продукты с целью перепродажи, которые отпускались нормировано, в небольшом количестве в одни руки.
Очередь относилась к этому очень плохо. И инвалидов на костылях, замеченных на этом «преступлении века», сразу выталкивали, и они, понурив головы, уходили.
Вспоминая о такой дикой несправедливости к спасителям Родины, невольно спрашиваешь себя, почему они не орали благим матом в ответ на агрессию толпы. Не орали, что не стояло бы этой очереди здесь, не защити они своим телом на полях войны Отечество и этих людей. И что пенсия по инвалидности носит характер издевательский, и что государство и все мы в неоплатном долгу перед ними, героями и жертвами одновременно.
Не верьте в сказки про массовый гуманизм простых людей того времени! Гуманизм в такие времена вещь штучная, а потому редкая.
Но время шло. Инвалиды стали постепенно исчезать с улиц. Уходили они в мир, где справедливости, наверное, побольше, чем здесь. Если, конечно, этот лучший мир на самом деле существует.
Земля им пухом и слава вечная!
А тем временем и руины стали сносить.
В самом начале Пушкинской стоял разрушенный скелет гостиницы «Красная». Было объявлено, что снос этих развалин произведут с помощью взрыва. И мероприятие это будет такого-то числа в 22 часа. Ну, чтобы зевак было вокруг поменьше, да и людей во сне не перепугать. Как сейчас, помню, как родители мои собирались идти посмотреть на это зрелище. А меня, несмотря на протесты, уложили спать. Обидно было до слёз.
На этом месте быстро построили красивую шестиэтажную «сталинку», с аптекой №1. Она и сейчас там.
Потом прошло много, много лет. У меня за плечами промелькнувшие школьные, потом студенческие годы.
И любимая интересная работа на заводе. И такое бывает.
Грянула перестройка, которую многие называли перестрелкой. Но к разрухе она привела конкретно.
И мне, опытному спецу, руководителю небольшого, но умного коллектива, стало ясно, что профессию надо менять.
А умел я хорошо настраивать пианино. И вот, я – настройщик. И прихожу в году 1995 по вызову настраивать инструмент к одной пожилой и очень интеллигентной даме. Дама оказалась профессиональным концертмейстером. Провела меня к старенькому «Циммерману». Работы там было много. Но, судя по убогому интерьеру квартиры хорошо заработать мне в этот день не светило. Ну и ладно, подумал я. Иногда надо и благотворительность включать.
И стал возиться с пианино. А хозяйка, проникшись ко мне доверием, или ещё чем-то, стала рассказывать свою историю, которую я только сейчас решился запечатлеть в тексте.
А повествование её относит нас опять во времена военные и к той же Пушкинской улице.
Жила на Пушкинской, в одном из домов семья. Папа, мама и двое детей. Старшая семилетняя сестричка Вика (это моя клиентка) и младший братец лет трёх.
Папа заболел туберкулёзом и был положен в больницу.
А тут война. Немцы наступали быстро, и в конце октября Харьков был захвачен. Наших больных сразу выгнали по домам.
И больной папа пришёл домой.
Тут следует напомнить читателю сих строк, особенно молодому, что немцы на оккупированных территориях проводили политику геноцида евреев. (А отец Вики являлся представителем этого небольшого, но весьма заметного этноса).
И через короткое время на столбах и стенах домов появился приказ немецкого коменданта, предписывающий «всем жидам города Харькова» такого-то числа, к такому-то часу собраться в начале Московской улицы, (потом это был проспект Сталина, а ныне Московский проспект), для переселения на новое место жительства. За невыполнение – расстрел. Не все понимали, что улица эта приведёт их в Дробицкий яр, где сейчас стоит скромный мемориал в память о тысячах загубленных невинных жертв.
И когда отец пришёл домой, то сразу был опознан немецким майором, квартировавшем там же. Опознан, естественно, как лицо национальности, подлежавшей ликвидации. И вывели папу во двор. И, поставив у сарая, в присутствии семьи и соседей, спокойно, так, по-деловому, расстреляли.
Описывать тот ужас в детских глазах, смысла нет. Способный воспринять чужую боль, да поймёт.
А мама, украинка по национальности, схватив детей, в чём была, убежала. Убежала с маленьким сыном к родне в деревню. А старшую Вику пристроила в подвале на Клочковской на попечение знакомых.
В подвале этом, тёмном, холодном и с крысами, маленькой девочке пришлось просидеть до весны. Туда ей приносили еду. Но на всю жизнь Вика запомнила тот жуткий, пронизывающий всё тело холод. И, наверняка, в её маленькой головке возникал вопрос, за что она терпит такие страдания. Ведь ничего плохого не делала.
Настройка пианино подошла к концу. Виктория Георгиевна села за инструмент, поиграла. Всё получилось прекрасно.
А сейчас, сказала моя клиентка, я сыграю и спою для Вас песню, музыку для которой, сочинила сама. И называется эта песня «Пушкинская улица».
Я не очень сентиментален, с детства не плакал. Но тут, почувствовал, что глаза мои явно увлажнились. Зацепила меня эта «Пушкинская улица». Нельзя сказать, что это шедевр песенного и исполнительского искусства. Но что-то в этом всём было такое, что вызывает у нас, у некоторых, сильный душевный резонанс. Наверное, ещё и потому, что улица эта входила в ареал моего детского обитания. Там жили мои друзья и одноклассники, там я мёрз вместе с мамой в многочасовых очередях, то за мукой, то за маслом, ибо с ребёнком давали на двоих.
Взяв у Виктории Георгиевны аудиокассету с записью Пушкинской улицы, сделал себе её копию. А года три назад, когда я вспомнил опять об этой песне, оцифровал её и засунул в свой компьютер, что бы иметь возможность по электронной почте показать её всем своим друзьям и знакомым. Надо признаться, что не все на неё реагируют, как я. Но, в основном те, кто там жил и помнит те, уже очень далёкие времена.
А вот, и сама песня, вернее её текст:
Вениамин Гейтлиц
ПЕСНЯ О ПУШКИНСКОЙ УЛИЦЕ
Моя родная Пушкинская улица!
Я твой асфальт топчу немало лет.
Была я юной, а теперь ссутулилась,
Но все равно - привет тебе, привет!
Живи и здравствуй, улица моя!
Хотя число здесь старожилов тает,
В Израиле, в Канаде, в США
Тебя всегда с любовью вспоминают.
Я помню ярко времена военные,
Бинты и кровь твоих госпиталей,
Разрушенный "Гигант", и немцы пленные,
И стук по тротуару костылей:
Ах, Пушкинская улица моя!
В тебе отражена сама история:
Ведь протянулися твои края
От синагоги и до крематория.
И всё ж:
Живи и здравствуй, улица моя!
Хотя число здесь старожилов тает,
В Израиле, в Канаде, в США
Тебя всегда с любовью вспоминают.
Живи и здравствуй, улица моя!
Моя родная Пушкинская улица…
После моего первого визита к Виктории Георгиевне Свириденко мы стали добрыми друзьями.
Я периодически настраивал ей пианино, пока она не уехала к своему сыну в США.
Перед этим она продала свою 3-х комнатную квартиру, но зная разгул бандитизма, который имел место быть в те годы, сразу перевела все деньги сыну. И не напрасно. Вскоре, в её дверь позвонили и, представившись, уже не помню кем, вошли два молодых бандита.
Они были прекрасно осведомлены о проданной квартире и хотели только денег.
Но, бывают же, чудеса. Виктория предложила им взамен забрать самое ценное, что было у честной женщины. Пианино Циммерманн 1962 года выпуска. Бандюки поверили и ушли, даже не напомнив хозяйке о существовании таких стимуляторов правды, как утюг или паяльник. Что, называется – крупно повезло.
А до этого моя уважаемая клиентка успела вступить в религиозную общину типа свидетелей Иеговы. Вот уж, действительно, в хорошее вступить нельзя. Короче, пастор тоже пытался протягивать свои чёрные руки (он был афроамериканец) к квартирным деньгам Виктории. Типа: «отдай церковную десятину!». Но у нашей дамы хватило здравого смысла не поддаваться финансовым домогательствам.
Думаю и надеюсь, что живёт она сейчас в Америке и благоденствует, вспоминая иногда нас и нашу Пушкинскую улицу.
А если, кто-то из моих читателей захочет услышать песню «Пушкинская улица» в исполнении самой Виктории Георгиевны Свириденко в mp-3 формате, обращайтесь на мой e-mail: starcheyz@mail.ru
Это будет бесплатно. Думаю, что сама Виктория Георгиевна это бы одобрила.
